А.Заблоцкая. ЖЕНСКИЙ ВЗГЛЯД НА СОЗДАТЕЛЯ ПЕТЕРБУРГА  

1. Неизвестный художник конца XVII- начала XVIII века. Портрет Петра I. 1700 г. Миниатюра, эмаль на меди.

Белли. Портрет Петра I. Середина XIX века. Копия с портрета

Г.С.Мусикийский. Портрет Петра I на фоне Петропавловской крепости и Троицкой площади. 1723 г. Миниатюра, эмаль по золоту.

С момента своего появления на исторической арене Петр I привлекал и привлекает пристальное внимание мемуаристов и историков. Но это преимущественно мужской хор, в котором едва слышны, едва различимы голоса женские. Нам показалось любопытным «прислушаться» к ним и поразмышлять о реакции женщин на этого гиганта, колосса русской истории.
Первое «женское впечатление» относится к 1697 году и принадлежало оно двум европейским принцессам – жене ганноверского курфюрста Софье и ее дочери Софье Шарлотте, бранденбургской принцессе. Они были первыми из представителей европейской аристократии, кто непосредственно общался с русским царем. Это произошло 11 сентября 1697 года, в местечке Коппенбюрг, где немецкие принцессы устроили Петру I пышный прием, с танцами до 4-х часов утра. Спустя некоторое время ганноверская принцесса Софья подробно изложило свое впечатление от молодого 26-летнего Петра в одном из своих писем.
Поначалу Петр не хотел этой встречи. Он был в пути уже более полугода, выехав из Москвы в начале марта в составе Великого посольства, направлявшегося в страны Западной Европы. Петр спешил, желая поскорее попасть в Голландию и наконец начать обучение строительству кораблей. Чтобы обеспечить себе максимальную свободу и не стеснять себя церемониалом, он ехал инкогнито, как простой смертный, под скромным званием урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Но весть о том, что из Московии выехало более 200 людей, среди которых находится царь, и что они направляются в Голландию, тот час же облетела все европейские дворы.
Желая увидеть этого необыкновенного человека, молва о котором уже широко распространилась, немецкие принцессы поспешили навстречу Петру. Поняв, что прием неизбежен, Петр постарался сделать все, чтобы дамы были довольны – и преуспел в этом. Он произвел на них, высокообразованных европейских женщин, неизгладимое впечатление. Свидетельство тому – письмо ганноверской принцессы Софьи. Вот что она пишет: «Царь – высок ростом, у него прекрасные черты лица, осанка и движения, исполненные силы и благородства, ум у него живой и оборотливый, ответы быстры и метки».


Прервем на время чтение письма и обратимся к другому источнику, другому важному свидетельству - портрету молодого Петра, написанному несколько месяцев спустя после описанной встречи.
Портрет этот заказал английский король Вильгельм III придворному художнику Готфриду Неллеру во время пребывания русского царя в Англии в январе 1698 года. Художник, специально вызванный из Италии, писал Петра во время приема в Кенсингтонском дворце.
История написания портрета изложена в старинной книге «Краткое описание славных и достопамятных дел императора Петра Великого», изданной в Москве в 1794 году. Вот что рассказывает анонимный автор. Известно, что в юности царь не любил позировать. И хотя многие в Европе хотели иметь изображение северного монарха и испрашивали разрешение у Петра, он неизменно всем отказывал. Тогда английская королева Мария пошла на хитрость. Она пригласила Великое посольство на обед (в Англию с Петром приехало 26 человек), попросила царя сесть в кресло против себя, сама же села лицом к стенам, где в углу комнаты, у окна стояли шпалеры. За ними спрятался художник. Обер-гофмаршалу было приказано, как только живописец окончит портрет, поднести Петру бокал вина и тем самым дать знать о завершении портрета. Обед длился долго, но Неллер работу не закончил. Тогда королева решила рассказать историю Англии, и Петр слушал ее еще три четверти часа. Наконец королеве был дан знак, она приказала художнику внести портрет. Петр был удивлен, но портрет ему понравился.
Любопытно, что королева Мария (жена Вильгельма III) умерла в 1694, и следовательно, устраивать прием Петру Первому в 1698 году никак не могла. Тем не менее, эта версия вошла в исторические описания, и в соответствии с преданием, дошедшем до нас, появлению на свет первого прижизненного портрета Петра Великого мы обязаны женщине. Однако, кто была эта женщина, остается загадкой.
Живописный портрет Петра в рост работы Готфрида Неллера остался в Кенсингтонском дворце и до сих пор там существует. С этого портрета делались многочисленные копии. Одна из живописных копий хранится в Эрмитаже и выставлена сейчас в галерее царских портретов в парадной части Зимнего дворца. Ее заказал в середине XIX века Николай I итальянскому художнику Белли. Эту копию мы и предлагаем вниманию читателей.
Рассматривая изображение Петра на портрете, мы убеждаемся, что он соответствует описанию внешности царя, оставленному ганноверской принцессой. Он, действительно, «высок ростом», у него «прекрасные черты лица». Во взгляде, устремленном вдаль, читаются ум, твердость, решительность. В его позе и осанке чувствуются «достоинство» и «благородство». Художник изобразил Петра в доспехах, с полководческим жезлом – знаки воинской доблести, за его спиной, в окне видны море и корабли. Напомним, что это был конец XVII века, когда русские корабли, бороздящие море, могли быть только мечтой царя.
В Эрмитаже хранится прекрасная миниатюра, повторяющая оригинал Готфрида Неллера, но в погрудном варианте. Она исполнена неизвестным русским мастером в 1700 году, на меди, эмалевыми красками, не утратившими за 300 лет свою силу, звучность и яркость. Миниатюра (10х8,5 см) помещена в филигранную серебряную рамку, сплетенную искуснейшим образом. Существует легенда, что Петр подарил ее няньке царевича Алексея.
Но обратимся вновь к описанию приема в Коппенбюрге. «Мы скоро сели за стол, - пишет принцесса Софья. - Е.в. сел между мной и моей дочерью, а около нас посадил по переводчику. Мы были очень веселы, вели себя вольно, говорили свободно и вскоре чрезвычайно подружились. Царь был чрезвычайно весел и беспрерывно говорил.
Я спросила, любит ли царь охоту? Он отвечал, что отец его был страстный охотник, но он с детства получил непреодолимую страсть к мореплаванию и фейерверкам и что он сам любит строить суда. Он показал нам руки и дал ощупать, как они загрубели от работ . После обеда царь велел позвать своих скрипачей, и мы стали танцевать. Он выучил нас танцевать по-московски. Мы танцевали до четырех часов утра…» Софья подмечает забавную деталь – в танцах корсеты показались Петру костями, и он будто бы сказал: «Какие чертовски крепкие кости у немок»… И далее: «Он при нас совсем не пил, зато люди его – ужасно, как только мы уехали».
Умная и проницательная принцесса делает в своем письме очень тонкие и глубокие наблюдения: «Но при всех достоинствах, которыми его одарила природа, хорошо было бы, если бы в нем было поменьше грубости. Это государь очень хороший и вместе с тем очень дурной, в нравственном смысле он вполне представляет свою страну. Если бы он получил лучшее воспитание, из него бы вышел человек совершенный, потому что у него много достоинств и ум необыкновенный». Эта замечательная характеристика 26-летнего Петра, сделанная женщиной, стала отправной точкой для исследователей, вошла во все хрестоматии, помогла понять противоречия этой гигантской фигуры.
Еще при жизни Петр становится героем мифологическим, фольклорным. О нем складывают легенды, рассказывают анекдоты ( в XVIII веке анекдоты – это короткие, правдивые рассказы). Среди анекдотов, записанных Андреем Нартовым, – есть один, повествующий об общении Петра с голландкой, простой женщиной, прислугой в винном погребе, куда Петр любил заходить завтракать после работы на Саардамской верфи. Это была «молодая, рослая и пригожая девка, - пишет Нартов. – А как государь был охотник до женщин, то и была она предметом забавы». Однажды девушка стала допытываться от Петра, кто он, а он, «желая скорее кончить беседу», сказал ей: «Любовь не разбирает чинов. Так ведай, я – московский дворянин», на что девушка сказала замечательную фразу: «Вольного народа свободная девка не может любить дворянина, я сердца своего ему не отдам». «А саардамского корабельщика и русского царя полюбила бы ты?» – спросил Петр.- Это, Питер, другое дело. Ему сердца не откажу и любить буду. – Так люби же во мне и того, и другого». Нартов пишет, что «картина сего любовного приключения» была нарисована масляными красками в Голландии, и Петр с «той девкою» был «весьма похожим». Эпизод этот мог происходить только в европейской стране, ни «вольного народа», ни «свободной девки» в петровской России быть не могло. Но, видно, эта смелая девушка из простонародья, желавшая любить только равного себе – плотника, не дворянина, - тронула сердце русского царя, и при отъезде он «на приданое пожаловал ей триста талеров».
Через 20 лет после описанных событий, в 1719 году Петр вновь оказался в Голландии, а оттуда направился в Берлин. Король Фридрих Вильгельм I принимал русского царя в своем дворце, на приеме были королева и дочь, 10-летняя Вильгельмина. Вероятно, ее детские впечатления от встречи с русским царем были так ярки, что спустя много лет она изложила их в своих мемуарах. В Европе они были опубликованы в начале XIX века, а в начале XX переведены на русский язык. Переводчик мемуаров замечал : «Маркграфиня (Вильгельмина) была от природы зла, и поэтому ее перо охотней выводило шаржи на окружающих». Действительно, то, как описывает Вильгельмина свои детские впечатления от Петра, его жены, его свиты, кажется карикатурою. Но ее карикатурные портреты, по словам переводчика, «не лишены правды».
Маркграфиня подробно описывает, в какой ужас пришла ее мать, узнав, что король предоставил русским ее загородный замок Монбижю (в переводе с французского «мое сокровище»). Замок был только что отстроен, в нем была размещена великолепная коллекция фарфора, на стенах висели дорогие зеркала. «Чтобы уберечь вещи от порчи, которую русские гости производили повсюду, куда бы они ни приехали, - вспоминает мемуаристка, - королева приказала вывезти из дома всю дорогую мебель и те из украшений, которые легко могли разбиться». За этой фразой стоят слухи о варварском поведении русских еще со времен Великого посольства. Вероятно, Вильгельмина в детстве была об этом наслышана, и потому этот эпизод так подробно запомнился ей. Не без иронии и сарказма пишет маркграфиня о том, в каком виде нашла дворец королева: «Наконец, через два дня, весь этот варварский двор покинул Берлин. Королева поспешила в Монбижю, где все выглядело словно после разрушения Иерусалима. Никогда ничего подобного не было видано! Все до того было испорчено, что королеве пришлось заново перестроить весь дворец». (Заметим, что позже в Монбижю был музей Гогенцоллернов).
Но, может быть, самое ценное, что есть в мемуарах Вильгельмины, это ее впечатления от самого Петра. В 1719 году в Европу приехал уже другой Петр, чем в конце XVII. Ему было 47 лет, он выиграл Северную войну, одолев прежде непобедимого Карла XII, он создал огромную империю, он построил один из лучших городов Европы Санкт-Петербург. Но манеры его мало чем отличались от прежних. Он был как и прежде, непосредственен – увидев королевскую дочь, он взял ее на руки и – вспоминает Вильгельмина – «…исцарапал поцелуями все мое лицо. Я била его по щекам и старалась изо всех сил вырваться из его рук, говоря, что терпеть не могу нежностей и что его поцелуи меня оскорбляют. При этих словах он громко расхохотался».
Любопытен рассказ Вильгельмины и о том, что царь, рассматривая коллекцию античных статуэток, пришел в восторг от одной из них, изображенной в непристойной позе. Такими статуэтками в древнем Риме украшали комнаты новобрачных. «Царь очень любовался ею и вдруг приказал царице < Екатерине I > поцеловать ее. Она не захотела, тогда он рассвирепел и крикнул на ломаном немецком языке: «Ты головой заплатишь за свой отказ!». Царица в испуге поцеловала статуэтку». Вильгельмина замечает, вероятно, вспоминая свой детский страх от этой сцены, что, наверное, «он собирался казнить ее, если она ослушается. Нисколько не церемонясь, царь выпросил у короля эту статуэтку и несколько других».
Читая эти мемуары, очень ярко представляешь себе живого Петра, с его пороками и недостатками, свободного от «бронзы» и «хрестоматийного глянца». Но тем более ярко проступают его таланты, его притягательность, которые признавала даже маркграфиня Вильгельмина, любившая «выводить шаржи», но обладавшая оригинальным и острым умом, за что ее ценил Вольтер, друживший с ней долгие годы.
В заключение приведем еще одно замечание маркграфини: «Царь был человек высокого роста и красивой наружности, черты лица его носили печать суровости и внушали страх». Суровость, внушающая страх, в сочетании с «красивой наружностью», – это ли не емкий образ, в котором совместились и притяжение, и отторжение от этой личности. Подобные ощущения испытывает каждый, кто внимательно всматривается в этот грандиозный исторический персонаж. Вспомним, пушкинское, хрестоматийное: «Толпой любимцев окруженный, Выходит Петр. Его глаза Сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен...» «Ужасен» и «прекрасен»! Этот рефрен звучит и в мемуарах Вильгельмины. Не будем сопоставлять масштабы талантов маркграфини Вильгельмины и великого русского поэта. Но отдадим должное женской проницательности и тонкому женскому уму.
В собрании Эрмитажа хранится миниатюра, на которой Петр запечатлен на фоне Петербурга. Она была исполнена эмалевыми красками по золоту в 1723 году, и приурочена к 20-летию со дня основания города. Сейчас Петербург отмечает свой 300-летний юбилей. И как прежде, образы великого Петра и великого города неразрывно связаны в сознании потомков.

Опубликовано – журнал «Шарм», № 78, июнь, 2003

НА ГЛАВНУЮ
к Оглавлению



Hosted by uCoz